ПОДАРИ СЕРДЦЕ АРКТИКЕ.
«Искусство», ноябрь 1970г. Москва.
КАРТИНЫ И СУДЬБА НИКОЛАЯ ЛОЯ.

Анатолий Елкин.

Кто знает, как повернется завтра твоя судьба…
В 1960 году выпускнику Харьковского художественного института Николаю Лою предложили:
— Есть интереснейшая работа. Не хотите ли оформить спортзал и плавательный бассейн за 69-й параллелью?
— Где? — переспросил ошарашенный Николай.
— За 69-й параллелью… В Норильске…
В голове его пронеслось тогда сразу все: Амундсен и Седов, Брусилов и Нансен, Урванцев и Ушаков, «Святая Анна» и «Геркулес», седовцы и «Сибиряков», все имена, судьбы, названия, то что он знал из книг и фильмов и которые почему-то казались ему «удивительной сказкой, увидеть которую посчастливится только избранным».
Это строки из его более позднего дневника, а тогда он ни секунды не колебался:
— Согласен!.. — И уже просительным тоном добавил: — Только закрепите эту работу за мной…
А через несколько лет его, Николая Павловича Лоя, депутата Норильского горсовета, председателя городского художественного совета, всеми признанного мастера, «Известия» назовут «инициатором художественного образования в Норильске», «Правда» отметит, что «Север помог творческому возмужанию художника, помог стать настоящим мастером», а норильская «Заполярная правда», написав о его картинах как об «энциклопедии мужества, воли и героического труда покорителей сурового северного края», скажет: «У Н.П.Лоя есть моральное право говорить о северной земле, как о своей».
Все это пришло не легко и не просто. Кто бывал на Севере и в Норильске, знают: там трижды проверят человека в деле, прежде чем назовут его «старожилом».
«У Норильска счастливая судьба — рассуждают здесь, остаются жить те, кто полюбил этот город».
Николай Лой не просто выдержал испытание на любовь и преданность Северу. «География» его работ говорит сама за себя: Норильск, Талнах, Диксон, мыс Челюскина, Великий Северный морской путь, Море Лаптевых, Карское, таймырская тундра, реки Хатанга и Дудинка.
Название его полюбившейся северянам и москвичам выставки — «За 69-й параллелью» — не рекламная дань «красивой» и показной романтике. Помню, в те дни корреспонденты радировали из Арктики: «Ледокол «Капитан Воронин» стоял на банке Енисейского залива возле острова Сибирякова и снимал с мели немецкий транспортер-лесовоз…»
В этот незакатный полярный день на ледокол поднялись два пассажира. Они погрузили несколько ящиков с таинственным грузом и скрылись в каютах .
На другой день по судовой радиотрансляции раздалось:
Внимание! Внимание! Сегодня в Семь часов тридцать минут в столовой команды состоится выставка картин норильских художников!
Незнакомцы оказались художниками, загадочный груз — картинами…
Кто из художников с материка может припомнить такие встречи со зрителем, какие судьба послала Лою в Арктике!
Норильские художники подарили выставку своих картин самому отдаленному району Таймыра — Авамскому. И прежде чем полотна навечно поселились в Волочанке, на Диксоне, Хатанге, в тундре, их видело более тридцати пяти тысяч человек.
В Москве Лой передал мне сувенир, достойный любого музея мира, очаг, на котором легендарные полярники Урванцев и Ушаков, впервые нанесшие на карту очертания Северной Земли, готовили себе пищу. Лой нашел его в останках зимовья на Северной. Урванцев, увидев знакомый очаг, изумился:
— Кто бы мог подумать, что это сохранится! — и нежно погладил старый, обожженный лютой стужей металл.
Я видел, как Николай писал «Голубую пургу» — одно из лучших своих полотен. Жесточайший мороз, казалось, скует само сердце. Яростные снежные заряды пушечными ударами били по насту. Об этюдник стучала ледяная крупа. У художника начинали болеть руки. — Обморозишься! Докончишь в мастерской.
Он что-то прокричал в ответ; голос отнес ветер.
— Нельзя было уйти! — извинялся он дома, скидывая завьюженную канадку. Ты видел, как отсвечивал сумрак у земли… Через полчаса все это исчезло. Если бы я не схватил такое – никогда бы себе не простил.
Когда один искусствовед написал, что Лой постоянно находится «в плену беспокойного света», он, наверное, не подозревал даже, как близок к истине, и что формула эта для Николая – формула жизни.
На полотнах его и в акварелях — неистовое буйство цвета‚ спор темноты и ослепительного света, белизна белых ночей с почти физически ощутимой то морозной, то промозглой хмарью.
Человек, не побывавший на Севере, может подумать, что художник увлекся решением чисто цветовых и декоративных задач, на которые так щедра Арктика. Но резкое смещение тонов и торжество света, столь органичное для полотен Кента и Рериха, естественно и вместе с тем философски-глубинно и у Лоя, особенно в таких работах, как «Лед и пламень», «Марево», «Красная осень», «Цветение кипрея», «Полночь в тундре», «Солнце в Тумане», «Комбинат», «Мыс Челюскина», «Полыхает». Многие москвичи впервые увидели Север глазами Лоя, и высеченная в их душе талантом художника любовь к этому краю мужества вылилась — я это знаю — не в туристский порыв, а в мечту «поехать в Арктику не гостем, а на срок, пока хватит физических сил самому участвовать в обновлении ее». Это написал в книге отзывов Геннадий Лосиков, ученик 10-го класса.
Сравнивая старые работы Лоя с норильскими, кто то сказал, что «Север высветлил его палитру». И действительно, какой счастливой, влюбленной в эту заполярную землю рукой писаны и «Летний снег», и «Полуночное солнце» и «Мыс Челюскина», и «Диксон строится», и «Северный порт».
Север контрастен по самой своей природе, и как удивительно сделан лоевский «Северный берег» — размывка трех-четырех красок с едва уловимыми переходами тонов и полутонов.
Акварель на его листах чудодейственна: она – и живой, теплый свет, и нежный туман, и сумерки, и огненный вихрь спектра неповторимых полярных закатов. В масле он более скуп и сдержан, хотя краски, теплые или неистовые в своих пронзительно – контрастных звучаниях, передают то же богатство раздумий и поисков мастера.
Знаменитые ленинградские белые ночи. Но разве сравнятся они с северными, когда солнце, совсем не уходя за горизонт, круглосуточно несет вахту в бездонном небе. Когда оно пронизывает каждый атом воздуха, разлагая его на немыслимые акварельные спектры. Когда туманы становятся золотыми, а красный и янтарный цвета, словно соперничая друг с другом, щедро отдают свои топа морю, облакам, сопкам, зеркальным озерам и тихим бухтам. Когда нет ни одного мгновения, похожего на другое: все ежесекундно меняется: то лиловатая дымка коснется воды, то брызнет волна темной лазурью со снежною шапкой пены. Чайки и те то — темными силуэтами на огненных всплесках горизонта, то — белой вьюгой в темно-синеющем мареве. Художник умеет «остановить мгновение» на холсте или картоне, не потеряв при этом ни движения стихии, ни настроения.
Как-то, будучи в Москве, он зашел ко мне в гости, с жадностью набросился на старые книги об Арктике. Особенно долго листал книгу А. А. Борисова, патриарха северной темы в искусстве. Когда-то мне повезло: у букиниста удалось достать первое издание путевых очерков Борисова «От Пинеги до Карского моря» с автографом художника.
«Я переживал то время, прочел вдруг вслух Лой, когда полночь так же светла, как и полдень… То разнообразие тонов и теней, которое является в наших широтах результатом смены дня ночью и обратно, совершенно отсутствует. Серенький тихий день, все однообразно, все мертво. Жутко чувствуешь себя в этой безграничной пустыне, где даже не примечаешь линии, ограничивающей горизонт.
..В этой природе главная красота рефлексов — в тех необыкновенно нежных переливах тонов, которые только и можно сравнить с драгоценными камнями, отражающими одновременно лучи зеленоватые, голубоватые, желтоватые… Если нашу обычную природу средней России можно изобразить тонами и полутонами, то даже для приблизительного изображения Крайнего Севера необходимо ясно отдавать себе отчет даже в одной десятой тона.
Только правдой, глубокой правдой… — передачей странных, порой поразительных сочетаний тонов можно достигнуть того, что через два-три месяца, вдали от мест, где написан этюд, полотно даст некоторое слабое представление о виденной картине природы; когда же смотришь на этот самый этюд рядом с природой, какой жалкою и дерзостною попыткой представляется он разочарованному художнику.
— Необыкновенно точно все здесь схвачено, раздумчиво прокомментировал Лой. Иногда до исступления бьешься над полотном или акварелью, а все еще чувствуешь, что «чего-то не хватает». — Наверное, это «что-то» и есть мастерство… В средней полосе пишется увереннее. В Арктике подчас неимоверно трудно точно передать «настроение», разлитое в природе…
Для многих московских мастеров работы Лоя были открытием, и я не раз слышал споры у его листов: каким образом художник добился того или иного эффекта.
— Север удивителен тем, говорит Николай, — что совершенно неожиданно вдруг предлагает художественную задачу, которую прежними, уже испытанными средствами не решишь… Посмотри, какой разный Север на каждом полотне Нестерова, Борисова, Пинегина, Стожарова. Если в средней полосе природа где-то допускает «повторение», дает иногда уже аналогичное виденному ранее сочетание тонов и красок, то Арктика беспредельно изменчива. И каждый раз ищешь… Однажды я никак не мог передать в акварели влажность снежного заряда. И неожиданно пришло решение: веер мелких водяных брызг по листу. —Акварель «заговорила», передала ощущение промозглости того весеннего заполярного утра…
В когорте замечательных поэтов и певцов Севера — В. Крайнева, В. Мешкова, Б. Яковлева, В. Бибикова И. Рубана — по праву нужно назвать нежный и мужественный талант Николая Лоя, художника страстного и самобытного в утверждении красоты, подвижничества, мужества.
В полярной сюите, написанной на переломе века Александром Борисовым, названия полотен достаточно символичны: «Страна смерти», «Остатки зимовья», «Свершилось. . Кладбище», Современники говорили, что именно под влиянием этих картин родились у Ивана Бунина строки: «Свой дикий чум среди снегов: и Льда воздвигла смерть. Над чумом — ночь полгода. И бледная Полярная Звезда горит недвижно в безднах небосвода…»
Нигде так, как в «полярной» теме, не ощутим стремительный бег времени. Советское полустолетие изменило здесь все: персонажей, героев картин, «натуру», тона, краски. «Белое безмолвие» стало эхом давно отошедших времен, и на картины Лоя смело шагнули люди невиданных ранее на Крайнем Севере профессий: горняки, металлурги, полярные капитаны и летчики, гидрологи. Символ этих перемен не только полотно Лоя «Талнах», с его удивительно волшебной цветовой гаммой гигантской стройки, но и сами норильские ученики художника. Те, кого он учит мастерству в студиях города.
Кто они? Кузнец обогатительной фабрики Анатолий Лобода, учитель Анатолий Волков, геолог Виктор Говоров, техник Галина Радченко, горняк Гавриил Спиридонов, архитектор Евгений Щербаков, сварщик Алексей Саванин, шофер Адам Ненштил, такелажник механического завода Александр Башкиров.
Хорошенькое «белое безмолвие», если здесь работают и архитектор, и учитель! Сотни инженеров и тысячи горняков!
Раньше, чтобы заметить хоть какие-нибудь изменения в этих краях, нужны были если не столетия, то уж десятилетия наверняка. Лой в Норильске всего одиннадцать лет, а Говоров, главный геолог рудника «Заполярный», написал о работах Лоя, что они «носят исторический для норильчан характер. Вот первые буровые вышки па Талнахе, их сменяют палатки строителей, затем копры будущего рудника и, наконец, рудник «Маяк». Нам дороги эти полотна — живые свидетели. развития комбината».
То же самое можно сказать о полотнах Лоя, посвященных Диксону, всему Великому Северному пути.
— Моя — мастерская — самая северная в стране, — не без гордости говорит Лой.
Газета «Советская культура» недавно писала, что «… дом Николая Навловича все-таки самый близкий к Северному полюсу». Если в этих строках и есть доля теплого юморка, то смысл их очень точен: Лой шел здесь первой тропой, и дом художника – вся Арктика. Ее ветра и бури. Волшебство белых ночей и первая дрожь полярных сияний. И мужество людей, каждый день которых — подвижничество.